2. Имя автора: chibi-zoisy
3. Имя беты: -
4. Рейтинг: Определяйте сами. Я, темный человек, не умею. Бредовые состояния от голодухи и издерганных нервов, травмы, послевоеная разруха - в наличии. Слеша от меня вы не дождетесь.
5. Вид/Категория: Джен
6. Жанр: Ангст?..
7. Пейринг/Персонажи: Хэйхачи и угадайте-кто-еще, и Металлия знает, кого я еще сюда приплету...
8. Предупреждения: POV Хэйхати, AU
9. Саммари
10. Дискламер: -
Состояние: Не закончен.
Авторский комментарий. Я еще не знаю толком, чем закончится этот фик. Возможно, так и останется приквелом к основной истории, но скорее это все же альтернатива. Очень уж хотелось повидаться с любимыми персонажами, не ударяясь ни в мистику, ни в некрофилию. и очень уж натянуто выглядит вариант, что некоторые из самураев были знакомы еще до исторического похода в защиту Каны. Так что пускай - альтернатива.
Время действия.: примерно месяц до окончания войны.
Начальное место действия: безымянное поле примерно под тем самым местом, где вели воздушный бой Щичироджи и Камбей в пору своей героической армейской службы.
читать дальше
Покатилось колесо -
Вот и собран урожай.
Под нейтральным флагом,
Под нейтральным небом -
Самоотвод, самоотвод.
Е. Летов "Про окурок и курок"
Шум, шуршание, шу-шу-шу, спи, засыпай, все хорошо, все спят, чего же тебе не лежится, спи-спи, засыпа...
Так недолго и навсегда уснуть - подумалось ему и он открыл глаза.
Мир перед глазами состоял из расплывчато-оранжевых и шуршаще-желтых полос, через которые просвечивало что-то розовое. А еще его пересекала звездообразная трещина. Забавно, да? Вокруг столько риса, он шуршит, бежит волнами, он уже созрел. Кто его соберет? Желтый рис, розовое рассветное небо. Мои рыжие волосы, меня за них дразнили, всегда, да... И очки треснули.
Голова все еще кружилась, но он все же приподнялся. Медленно огляделся, собирая силы на то, чтобы подняться. Сердце тут же заколотилось, в голове поднималась теплая муть, несмотря на то, что ноги совсем закоченели.
Тут уже некому урожай собирать. Тут и там на поле чернели пропалины, некоторые до сих пор дымились. Ветер нес едкий дым, гарь, запах разлитого топлива, искореженного металла, машинного масла. Последний был в нос, вызывал тошноту. Они собрали урожай. Медленно, опасаясь обморока, он поднялся на ноги. Покачался, восстанавливая равновесие - очень маленький человек между больших груд когда-то одушевленного металла, посреди изувеченного поля. Чертово машинное масло. От всего разит машинным маслом. Как будто не осталось больше никаких запахов. Голова просто раскалывается.
Так недолго и навсегда уснуть - подумалось ему и он открыл глаза.
Мир перед глазами состоял из расплывчато-оранжевых и шуршаще-желтых полос, через которые просвечивало что-то розовое. А еще его пересекала звездообразная трещина. Забавно, да? Вокруг столько риса, он шуршит, бежит волнами, он уже созрел. Кто его соберет? Желтый рис, розовое рассветное небо. Мои рыжие волосы, меня за них дразнили, всегда, да... И очки треснули.
Голова все еще кружилась, но он все же приподнялся. Медленно огляделся, собирая силы на то, чтобы подняться. Сердце тут же заколотилось, в голове поднималась теплая муть, несмотря на то, что ноги совсем закоченели.
Тут уже некому урожай собирать. Тут и там на поле чернели пропалины, некоторые до сих пор дымились. Ветер нес едкий дым, гарь, запах разлитого топлива, искореженного металла, машинного масла. Последний был в нос, вызывал тошноту. Они собрали урожай. Медленно, опасаясь обморока, он поднялся на ноги. Покачался, восстанавливая равновесие - очень маленький человек между больших груд когда-то одушевленного металла, посреди изувеченного поля. Чертово машинное масло. От всего разит машинным маслом. Как будто не осталось больше никаких запахов. Голова просто раскалывается.
И как это меня до смерти не приложило? Везет же, как утопленнику.
Вопреки логике, он заковылял не к торчащей у самого горизонта подбитой и дымопускающей крепости, а в направлении противоположном, поближе к лабиринту из воронок и перемешавшихся металлических останков. Нужно скрыться, пока не пришли мародеры, или, еще хуже, регулярные части. Живые нам ни к чему, да?
Несмотря на преследовавший его запах машинного масла, железяки внушали чувство уверенности. Возможно, удастся найти подлежащую ремонту "кастрюлю", и увести ее подальше. Для начала неплохо. Он с грустью вспомнил оставшийся в ранце ящик инструментов. Но с ранцем мы распрощались, жизнь дороже, чем ранец...
Искомые "кастрюли" как будто свалила в кучу нерадивая домохозяйка. Человечек в грязной полевой униформе, с треснувшими очками-консервами на рыжей голове, он обошел груду кругом, заглянул под одну крышку - и отшатнулся, зажмурился, скрючился в приступе тошноты. Чертов запах машинного масла растекся, поплыл выдимыми оранжево-зелеными полосами перед глазами.
- Они же живые, живые-живые-живые. Живые нам ни к чему.
Видимо, он снова провалился в бред, в галлюцинацию, потому что одна из груд зашевелилась, восстала к небу, зарокотала сверху:
- Крыса! Зачем тебе меч? У тебя нет даже сил умереть с честью!
Рыжий задрал голову и потянулся правой рукой за плечо:
- Ну и пусть. Умру и так.
Но за плечом оказалась пустота...
Он споткнулся и упал, пропахав носом землю. Бррр. Солнце жарит сверху, а меня морозит. И шатает как былину на ветру. Плохо. Очень плохо.
Он встал, он по-собачьи встряхнулся, он, стараясь держаться в тени, пошел к самому эпицентру, сам не зная зачем. Солнце продолжало палить с чисто-голубого неба, и пробегали шелковистые волны риса.
Равнодушно, просто цепляясь глазами за что-то материальное, он оценивал повреждения и ущербы валявшейся вокруг технике. Но чем дальше, тем больше становилось видно частей убитых механических самураев. Вот "головогрудь", вот механическая рука, а вот гиганский меч, под углом торчащий из земли, как будто кто-то вознамерился сделать солнечные часы. И разрезы по металлу ровные, взрыв его корежит, большой меч скорее проплавляет, чем пробивает доспех, а тут броня оказалась податлива, как масло под раскаленной металлической проволокой. Удары наносились по самым уязвимым узлам: руки отделены от тел, вот нога с все тем же ровным разрезом. А вот их целая груда, теперь ржавеющее железо, а ведь они были живыми, ну, в каком-то смысле...
Не ври себе. У если у стального доспеха есть душа, которую можно потерять, то он жив. А если ты потерял душу, то не все равно ли, выжил ты или умер. Ох, но как же покойников может настолько тошнить...
В глазах уже двоилось от контузии, и голода, и изнуренности. Вот еще одна пропалина. Снова "кастрюля", хорошо что мне, похоже, начисто отшибло нюх и теперь весь мир воняет машинным маслом, на июльской жаре это просто драгоценный дар небес - вонь машинного масла.
С трудом удерживаясь на ногах, он обогнул кучу, состоявшую из обломков минимум трех моделей самураев. Протер глаза - в них бил яркий, острый солнечный блик. И еще раз протер.
На ободранной, изувеченной земле лежал клинок. Блестел. Тянул к себе. Не то орудие слесарного ремела, каким снабжали самураев на службе, нет. Легкий, изящный, по лезвию вьется узор многослойной ковки. Сейчас слегка ущербный, но ведь это, может, и поправимо, это же...
Солнце закрыло набежавшее облачко, блеск стали угас, и точно так же угасло ничем не подкрепленное, глупое, корыстное желание подобрать оружие с земли.
- Это не мое - выдохнул рыжий. - Я и не трогаю.
Вряд ли владелец катаны мог эти извинения принять. Вряд ли его теперь интересовали какие-либо извинения. Будь он жив, он бы озаботился в первую очередь здоровскими ожогами обеих ладоней, и, скорее всего, парой-тройкой переломанных ребер, а не чьими-то попытками присвоить его катану. Н-да. Зато теперь ясно, чьего авторства эти неестественно ровные разрезы по металлу. Затем ты вляпался в их же топливо, оно сожгло тебе руки, но меч ты выпустил в самый последний момент, вот он и теперь рядом с тобой лежит.
Рыжий присел, почти упал рядом. Скривился, это было мало похоже на улыбку. Пригляделся к лежащему у его ног: изломанное тело, искаженный то ли болью, то ли улыбкой рот, глаза закрыли спутанные светлые волосы.
- А знаешь? Ты, пожалуй, самый нормальный покойник на сегодня. Свариться в собственной кастрюле, очень, знаешь, сомнительное удовольствие. Так что тебе повезло, так и знай.
Как только он замолчал, прекратил балагурить, стало очень тихо и страшно. Потому что уж слишком тихо - ни пения птиц, ни шелеста трав, мертвый полдень и марево понимается от нагретого железа. Шум крови в ушах, зеленые пятна пляшут в глазах и небо из синего льда темнеет и изливается на голову удушливой вонью бензина, масла и застоявшейся воды.
Теперь закрой ему глаза. Если не можешь похоронить, если ничего не можешь, закрой ему глаза.
Да, я это сделаю, только в них будет та же пустота, и мне снова станет страшно.
Возьми меч, и больше ничего не бойся.
У меня был меч, и так в жизни я еще никогда не боялся. Думаешь, с чужим мне больше повезет?
- Ладно. Прости, не могу сделать для тебя больше. Встреться мы раньше - дал бы перчатки, так сейчас и без своих остался, вот такие дела. Меч твой, так пускай и будет с тобой. Земля пухом.
Ему повезло. К исходу дня он таки добрался до края поля битвы, и натолкнулся на притаившийся в лощинке сарай. Крестьяне тут ночевали во время посадки и сбора урожая, хранили инструмент, грели небольшой очажок, даже выкопали рядом неглубокий колодец, но теперь сарай пуст. Только многоножка прошуршала. Он напился, едва не свалившись в колодец, затем упал в самом темном углу и заснул мертвым сном.
Проснулся ночью. Яркая желтая луна уже шла на закат, ползла все та же многоножка, верещали цикады, звуки жизни текли ему в уши. И он чуял ее запах. Сладкий запах жизни.
С зажмуренными глазами, как лунатик, ведомый только обонянием, он подполз очагу.
Крестьяне бежали, в спешке побросав свой нехитрый обед, и в углу, в темноте притаилась недоеденная плошка риса.
И запах машинного масла отступил.
Вопреки логике, он заковылял не к торчащей у самого горизонта подбитой и дымопускающей крепости, а в направлении противоположном, поближе к лабиринту из воронок и перемешавшихся металлических останков. Нужно скрыться, пока не пришли мародеры, или, еще хуже, регулярные части. Живые нам ни к чему, да?
Несмотря на преследовавший его запах машинного масла, железяки внушали чувство уверенности. Возможно, удастся найти подлежащую ремонту "кастрюлю", и увести ее подальше. Для начала неплохо. Он с грустью вспомнил оставшийся в ранце ящик инструментов. Но с ранцем мы распрощались, жизнь дороже, чем ранец...
Искомые "кастрюли" как будто свалила в кучу нерадивая домохозяйка. Человечек в грязной полевой униформе, с треснувшими очками-консервами на рыжей голове, он обошел груду кругом, заглянул под одну крышку - и отшатнулся, зажмурился, скрючился в приступе тошноты. Чертов запах машинного масла растекся, поплыл выдимыми оранжево-зелеными полосами перед глазами.
- Они же живые, живые-живые-живые. Живые нам ни к чему.
Видимо, он снова провалился в бред, в галлюцинацию, потому что одна из груд зашевелилась, восстала к небу, зарокотала сверху:
- Крыса! Зачем тебе меч? У тебя нет даже сил умереть с честью!
Рыжий задрал голову и потянулся правой рукой за плечо:
- Ну и пусть. Умру и так.
Но за плечом оказалась пустота...
Он споткнулся и упал, пропахав носом землю. Бррр. Солнце жарит сверху, а меня морозит. И шатает как былину на ветру. Плохо. Очень плохо.
Он встал, он по-собачьи встряхнулся, он, стараясь держаться в тени, пошел к самому эпицентру, сам не зная зачем. Солнце продолжало палить с чисто-голубого неба, и пробегали шелковистые волны риса.
Равнодушно, просто цепляясь глазами за что-то материальное, он оценивал повреждения и ущербы валявшейся вокруг технике. Но чем дальше, тем больше становилось видно частей убитых механических самураев. Вот "головогрудь", вот механическая рука, а вот гиганский меч, под углом торчащий из земли, как будто кто-то вознамерился сделать солнечные часы. И разрезы по металлу ровные, взрыв его корежит, большой меч скорее проплавляет, чем пробивает доспех, а тут броня оказалась податлива, как масло под раскаленной металлической проволокой. Удары наносились по самым уязвимым узлам: руки отделены от тел, вот нога с все тем же ровным разрезом. А вот их целая груда, теперь ржавеющее железо, а ведь они были живыми, ну, в каком-то смысле...
Не ври себе. У если у стального доспеха есть душа, которую можно потерять, то он жив. А если ты потерял душу, то не все равно ли, выжил ты или умер. Ох, но как же покойников может настолько тошнить...
В глазах уже двоилось от контузии, и голода, и изнуренности. Вот еще одна пропалина. Снова "кастрюля", хорошо что мне, похоже, начисто отшибло нюх и теперь весь мир воняет машинным маслом, на июльской жаре это просто драгоценный дар небес - вонь машинного масла.
С трудом удерживаясь на ногах, он обогнул кучу, состоявшую из обломков минимум трех моделей самураев. Протер глаза - в них бил яркий, острый солнечный блик. И еще раз протер.
На ободранной, изувеченной земле лежал клинок. Блестел. Тянул к себе. Не то орудие слесарного ремела, каким снабжали самураев на службе, нет. Легкий, изящный, по лезвию вьется узор многослойной ковки. Сейчас слегка ущербный, но ведь это, может, и поправимо, это же...
Солнце закрыло набежавшее облачко, блеск стали угас, и точно так же угасло ничем не подкрепленное, глупое, корыстное желание подобрать оружие с земли.
- Это не мое - выдохнул рыжий. - Я и не трогаю.
Вряд ли владелец катаны мог эти извинения принять. Вряд ли его теперь интересовали какие-либо извинения. Будь он жив, он бы озаботился в первую очередь здоровскими ожогами обеих ладоней, и, скорее всего, парой-тройкой переломанных ребер, а не чьими-то попытками присвоить его катану. Н-да. Зато теперь ясно, чьего авторства эти неестественно ровные разрезы по металлу. Затем ты вляпался в их же топливо, оно сожгло тебе руки, но меч ты выпустил в самый последний момент, вот он и теперь рядом с тобой лежит.
Рыжий присел, почти упал рядом. Скривился, это было мало похоже на улыбку. Пригляделся к лежащему у его ног: изломанное тело, искаженный то ли болью, то ли улыбкой рот, глаза закрыли спутанные светлые волосы.
- А знаешь? Ты, пожалуй, самый нормальный покойник на сегодня. Свариться в собственной кастрюле, очень, знаешь, сомнительное удовольствие. Так что тебе повезло, так и знай.
Как только он замолчал, прекратил балагурить, стало очень тихо и страшно. Потому что уж слишком тихо - ни пения птиц, ни шелеста трав, мертвый полдень и марево понимается от нагретого железа. Шум крови в ушах, зеленые пятна пляшут в глазах и небо из синего льда темнеет и изливается на голову удушливой вонью бензина, масла и застоявшейся воды.
Теперь закрой ему глаза. Если не можешь похоронить, если ничего не можешь, закрой ему глаза.
Да, я это сделаю, только в них будет та же пустота, и мне снова станет страшно.
Возьми меч, и больше ничего не бойся.
У меня был меч, и так в жизни я еще никогда не боялся. Думаешь, с чужим мне больше повезет?
- Ладно. Прости, не могу сделать для тебя больше. Встреться мы раньше - дал бы перчатки, так сейчас и без своих остался, вот такие дела. Меч твой, так пускай и будет с тобой. Земля пухом.
Ему повезло. К исходу дня он таки добрался до края поля битвы, и натолкнулся на притаившийся в лощинке сарай. Крестьяне тут ночевали во время посадки и сбора урожая, хранили инструмент, грели небольшой очажок, даже выкопали рядом неглубокий колодец, но теперь сарай пуст. Только многоножка прошуршала. Он напился, едва не свалившись в колодец, затем упал в самом темном углу и заснул мертвым сном.
Проснулся ночью. Яркая желтая луна уже шла на закат, ползла все та же многоножка, верещали цикады, звуки жизни текли ему в уши. И он чуял ее запах. Сладкий запах жизни.
С зажмуренными глазами, как лунатик, ведомый только обонянием, он подполз очагу.
Крестьяне бежали, в спешке побросав свой нехитрый обед, и в углу, в темноте притаилась недоеденная плошка риса.
И запах машинного масла отступил.
UPD: продолжение в комментариях.